Ілияс Жансүгіров / Ильяс Джансугуров

Кюй

Ильяс Жансугуров

(Отрывок из поэмы “Кюйши" )

 
Все, кто слушает кюй, полны мыслью одной,
Звуки, словно верблюды, бредут чередой.
Слуги, ханша, батыр и властительный хан
В тишине наслаждаются этой игрой.

Точно все онемели, кругом тишина.
Все безмолвно, домбра лишь стрекочет одна:
То камыш зашумел, то ручей зажурчал,
То в степи заунывная песня слышна.

Тигр рычит, на охоту идя в камыши,
Все живое безмолвно от страха в тиши.
Быстроногий скакун рассекает толпу,
По домбре ударяет рукою кюйши.

Все притихли, домбра лишь стрекочет,поет,
И стоянку вокруг заполняет народ.
Песнь кочевья играет кюйши молодой —
Как бы мог заслужить он иначе почет?

То к горам поднимается песня легко,
То звенит, словно струйкой течет молоко;
То как ветер прохладный, касается щек,
То как ливень, бурлит и шумит широко.

Птицей билась домбра и косила крыло,
Все внимали с печалью, склоняя чело,
И тогда лишь замолкнуть просили кюйши,
Когда вечером солнце за степью зашло.

(Перевод Вс.Рождественского)

Все́волод Алекса́ндрович Рожде́ственский (29 марта (10 апреля) 1895, Российский поэт. ​

Был искренним другом Ильяса, о чем свидетельствуют совместные фотографии и письма.

Перевод поэмы "Кюйши" Ильяса Джансугурова, 1934 г.

​Все стихи

Всеволод родился в Царском Селе, в семье Александра Васильевича и Анны Александровны Рождественских. Его отец преподавал Закон Божий в Николаевской гимназии, был священником гимназической церкви, вел тихую и размеренную жизнь[4]. Мать Всеволода не замыкалась на семейных заботах: преподавала в воскресной школе, открыла бесплатную читальню, заведовала студенческим общежитием. Семья Рождественских занимала служебную квартиру на первом этаже Николаевской гимназии, прямо под квартирой директора гимназии И. Ф. Анненского. Вместе с Севой под присмотром родителей и няни Елизаветы Калязиной[5], росли старшие дети – брат Платон и сестра Ольга[6]. «Моя девичья комната и еще две комнаты нашей квартиры находились под громадным балконом Анненских, балкон тянулся во весь этаж. Сохранилась у меня фотография, на которой еще цела эта пристройка, сейчас ее уже нет, от нашей квартиры остались только 4 окна на Малую ул., а моя комната, комната Платона и твоя детская уничтожены во время войны, окнами они выходили в „директорский“ сад (возможно, они снесены еще до войны)», – вспоминала сестра Ольга в одном из послевоенных писем[7]. 

После окончания приготовительной школы Всеволод поступил в первый класс Николаевской гимназии. От первых лет учения в его памяти остались «только просторные, необычайно чистые коридоры со скользким плиточным полом и классы, пронизанные пыльными солнечными лучами. Печать скуки и благопристойности лежала на всем». Намного занимательнее были игры со сверстниками в гимназическом дворе, посещение самодеятельных спектаклей в городском училище и Николаевской гимназии, после которых он пытался изобразить сцену из понравившегося спектакля. Всеволод Александрович вспоминал, как с замиранием сердца следил за репетициями пьес «Кориолан» и «Рэс», поставленных И. Ф. Анненским в рекреационном зале гимназии: «Меня приводили в восхищение и строгие хитоны греческих мудрецов, и сверкающие латы римских военачальников, и велеречивые монологи мифологических героев. Театр впервые в жизни предстал передо мною в строгости классических очертаний, на котурнах, в масках подлинного античного обихода, за точным соблюдением которого зорко следил сам вдохновитель этих постановок». С детства он запомнил облик Анненского, его «высокую суховатую фигуру, чинную и корректную даже в домашней обстановке». Тогда он, как и большинство окружающих, не подозревал, что директор гимназии был поэтом – «Я и подозревать не мог, какое место займет он в моей жизни в пору юношеских увлечений поэзией. Для меня, мальчика, он был только директором, самым важным лицом в гимназии, которого почтительно приветствовали и которого боялись»[8]. 
В третьем классе началось постижение латыни, вначале «кропотливое и довольно нудное», но уже в старших классах «мерное и плавное звучание античной фразы увлекало меня за собой, как неудержимый ток величественной реки», – вспоминал Рождественский. Впоследствии, он «настолько увлекся римскими поэтами, что немало перевел историй из Овидиевых «Метаморфоз» и «Посланий»». Впоследствии, в одном из писем он признавался: «Пушкин и античность – две дороги моей юности. Им я не изменю до конца своих дней».
В 1907 году А. В. Рождественский был переведен в Петербург, на службу в церкви на Большой Охте. Семье пришлось уехать из Царского Села, так как, по семейной легенде, отец поэта, протоиерей Александр Васильевич Рождественский, отслужил в гимназический церкви панихиду по расстрелянному в 1905 г. лейтенанту П. П. Шмидту. Но город «прекрасных дворцов, парков, скучного чиновничества и неумирающих культурных традиций» навсегда остался для Вс. Рождественского родным, стал для него источником поэтического вдохновения. Поэт неизменно возвращался в стихах и к уютно–интимному миру непарадного Царского Села, где «…каждый дом сутулится, / Как в сказке братьев Гримм», и к белым статуям и сумраку аллей царскосельских парков:
 
О святилище муз! По аллеям к пруду,
Погруженному в сумрак столетий,
Вновь я пушкинским парком, как в детстве, иду,
Над водой с отраженьем Мечети.
И гостят, как бывало, в Лицейском саду
Светлогрудые птички и дети.
 
* * *
 
Если колкой вьюгой, ветром встречным,
Дрогнувшую память обожгло, 
Хоть во сне, хоть мальчиком беспечным
Возврати мне Царское Село! 
 
Бронзовый мечтатель за Лицеем
Посмотрел сквозь падающий снег,
Ветер заклубился по аллеям,
Звонких лыж опередив разбег.
 
И бегу я в лунный дым по следу
Под горбатым мостиком, туда,
Где над черным лебедем и Ледой
Дрогнула зеленая звезда[9].
 
В Петербурге Всеволод учился в 7-ой, затем в 1-ой гимназии, увлекался чтением и театром, начал писать стихи, вместе с преподавателем латыни В. Г. Янчевецким (в будущем писатель В. Ян, автор известных исторических романов о Чингиз–хане и Батые) участвовал в выпуске гимназического журнала «Ученик», где публиковались первые опусы юного поэта. Впечатленные его успехами одноклассники издали на свои средства сборник стихов Рождественского под названием «Гимназические годы». Всеволод Александрович вспоминал, что уже после окончания гимназии ему стоило «немало труда обрыскать всех букинистов города, чтобы уничтожить эту „постыдную“, как я считал тогда, книгу шестиклассника, носившую явные следы увлечения Надсоном и Апухтиным». 
В 1914 году за победу в гимназическом конкурсе на лучшее стихотворение, посвященное «Медному Всаднику», Вс. Рождественский получил первый приз – собрание сочинений Пушкина. В том же году он поступил на историко–филологический факультет Петербургского университета. Наиболее памятными для него здесь оказались занятия «Пушкинского семинара» под руководством профессора С. А. Венгерова, посещение литературных вечеров и кружков. 
Весной 1916 года Вс. Рождественский был призван в армию и на правах вольноопределяющегося отправлен в запасной электротехнический батальон. После Октябрьского переворота и развала армии он переменил немало профессий, пробовал вернуться в университет, но он был почти пуст, лишь изредка малочисленные группы студентов проводили занятия в нетопленных аудиториях. 
С 1919 по 1921 год Всеволод служил добровольцем в Красной армии, плавал на тральщике, вылавливавшем мины в Неве, Ладоге и Финском заливе. В 1920 году, когда воинская часть базировалась в Петрограде, он жил в знаменитой коммуне литераторов «Дом искусств»[10]. Рождественский поселился туда по рекомендации Максима Горького, с которым познакомился еще до революции: в 1916–1918 гг., в качестве студента–репетитора он был частым посетителем семьи Горького, жившей на Кронверкском проспекте. Только в 1924 году Всеволод смог вернуться на студенческую скамью и через два года закончил учебу в университете. 
Все это время Всеволод Александрович не прекращал литературную работу, печатал стихи в журналах, в 1921–1926 гг. выпустил три сборника стихотворений: «Лето», «Золотое Веретено», «Большая Медведица». В 1920 г. он становится секретарем Петроградского Союза Поэтов, председателем которого был Александр Блок. В 1921 году М. Горький привлек Рождественского к работе в издательстве «Всемирная литература» в качестве поэта–переводчика французской, немецкой, отчасти английской поэзии. Там он прошел хорошую переводческую школу. В круг общения Всеволода Александровича входили большинство известных поэтов тех лет. В издательстве «Всемирная литература» он сблизился со знакомым еще по Царскому Селу Николаем Гумилевым, который привлек его к участию во втором «Цехе поэтов». В 1915 году Рождественский познакомился с Сергеем Есениным. Он был среди тех, кто первыми вошел в номер гостиницы Англетер, после того, как там покончил жизнь Есенин. Начиная с 1927 года, поэт каждую осень проводил в Коктебеле, в доме Максимилиана Волошина, еще в начале XX в. ставшего пристанищем людей искусства и науки. Здесь жили А. Толстой, А. Белый, К. Петров–Водкин, В. Инбер и многие другие поэты, артисты, музыканты, инженеры, врачи. 
В 1930-е годы поэт много путешествовал по стране, участвовал в поездках писателей по республикам Средней Азии, впервые перевел на русский язык классика казахской поэзии Абая Кунанбаева, Мухтара Ауэзова и других. Вышли несколько сборников его стихотворений и большой том избранных стихов (1936). В годы Великой Отечественной войны Всеволод Александрович был фронтовым корреспондентом, сотрудничал в армейских газетах, воевал на Ленинградском, Волховском, Карельском фронтах за освобождение родного города, награжден боевыми наградами. В послевоенные годы Вс. Рождественский писал стихи, прозу, воспоминания, исследования о Пушкине, либретто к опере Ю. А. Шапорина «Декабристы», много занимался стихотворными переводами, был членом редколлегии журналов «Звезда» и «Нева». За свою долгую жизнь он выпустил более десяти стихотворных сборников, последний – «Психея» – вышел в 1977 году, вскоре после кончины поэта. 
В 1927 году Всеволод Александрович женился на Ирине Павловне (урожд. Суккей), ставшей ему верной спутницей на всю жизнь. Родные говорили, что хотя характеры супругов были несхожи по темпераметру, и в их отношениях был известный драматизм, они были неотделимы друг от друга, а драматизм этот был не разрушающий, а созидающий. Дочь поэта Наталья Всеволодовна вспоминала, что ее отец «не выносил важности, снобизма, современной деловитости, суетности, называя все это «московским стилем». Неприемлемыми были для него понятия «устраиваться», «добывать», «доставать» чего-либо». Его жизненной позицией было изречение древних: «Говори, что думаешь, делай, что должен, и будь что будет!». 
В самые последние годы, уже прикованный к «креслу на колесиках», он продолжал удивляться жизни и «писал стихи до последнего дня. Он и упал, чтобы больше не подняться, выронив перо из рук…  <…> Его недописанное стихотворение было о малыше, для которого мир раскрыт, как увлекательная книга. По существу, всеми своими стихами он только и делал, что звал смотреть, слушать, удивляться тому, что дарит нам жизнь» [11]. 
И по сей день стихотворения «последнего истинного петербуржца нашей поэзии», как называли Всеволода Александровича за подлинную интеллигентность, требовательность к себе и слову, являются «источником светлой радости» как для знатоков поэзии, так и для тех, кто впервые открывает книгу с его светлыми лирическими стихами. 
 Кирилл Финкельштейн   

Примечания
 
1  Николай Гумилёв. Сочинения. В 3 т. Т. 3. Письма о русской поэзии. М.: Худ. Лит., 1991. С. 283–365.
2 Амстердам А. В. Всеволод Рождественский. Путь поэта. М.;Л.: Сов. писатель. 1965; Васильева И. А. Всеволод Рождественский: Очерк жизни и творчества. Л.: Сов. писатель. 1983.
3  О Всеволоде Рождественском: Воспоминания.Письма. Документы. / Сост.: Азаров В. Б., Рождественская Н. В. Лениздат, 1986.
4. Об А. В. Рождественском рассказывается в  книге "Императорская Николаевская Царскосельская гимназия. Сост. К.И. Финкельштейн. СПб: Серебряный век, 2008. С. 41–42".
5. Лето семья проводила в селе Ильинском Тихвинского уезда, где владела небольшим домом, находившемся на опушке дремучего новгородского леса. Неподалеку от него стояла избушка няни Елизаветы Калязиной, которая провела Севу с младенчества до студенческой скамьи, была искренне и бесхитростно привязана к семье Рождественских. Однажды няню нашли убитой в своей избушке. Всеволод тяжело переживал смерть любимой Елизаветы, он посвятил ей стихотворение: «Умерла моя Лизавета… / А в прошедшем еще сентябре / Мы беседовали до рассвета, / Пили чай и легли на заре». 
6. Платон Александрович Рождественский (1883–1911?) был учеником Николаевской гимназии, потом студентом Военно–Медицинской академии. Ольга Александровна Федотова (урожд. Рождественская, 1885–1978) училась в Царскосельской Мариинской женской гимназии. Была подругой сестры А.Ахматовой Инны. После революции работала в различных детских учреждениях воспитателем. Автор воспоминаний о Вс. Рождественском – «Мой брат» и А. Ахматовой – «Аня Горенко». 
7. Письмо О. А. Федотовой к В. А. Рождественскому. 26 марта 1969 г. // Лавров А.В., Тименчик Р.Д.  Иннокентий  Анненский в неизданных воспоминаниях.//Памятники культуры: Новые открытия. М., 1983. Еж. М. «Наука»,  С. 110–112.
8. Вс. Рождественский. Страницы жизни. М.-Л.: Сов. писатель. 1963. С. 22, 99.
9. Царское Село в поэзии 1750–2000. Антология. 122 поэта о городе муз. СПб: Фонд русской поэзии, 2000. С. 182–189.
10. Коммуна помещалась в огромной двухэтажной квартире купцов братьев Елисеевых, расположенной в доме, выходившем на Мойку, Невский и Морскую. Благодаря усилиям М. Горького литературная братия получила кров, пайки и тепло в вымерзающем, голодном Петрограде. В книге «Страницы жизни» Вс. Рождественский рассказывает о встречах с представителями различных литературных кругов, населивших «Дом искусств»: соседом по комнате Н. Тихоновым, М. Шагинян, Н. Гумилевым, А. Грином, О. Форш, К. Чуковским, М. Лозинским и многими другими. 
11. Рождественская Н. В. У нас дома // О Всеволоде Рождественском. С. 306–331. 

Источник: http://kfinkelshteyn.narod.ru/Tzarskoye_Selo/Uch_zav/Nik_Gimn/NGU_Rozhdest.htm

Информация из Википедии: 

Родился 29 марта (10 апреля) 1895 года в Царском Селе. Отец, Александр Васильевич Рождественский (1850—1913), преподавал Закон Божий в Царскосельской гимназии с 1878 по 1907 год. В этой гимназии Всеволод начал учиться.

В 1907 году семья была вынуждена переехать в Санкт-Петербург. Закончив 1-ю петербургскую классическую гимназию, он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, который не окончил из-за начавшейся войны.

Первый сборник стихов — «Гиназические годы» (1914). Входил во второй «Цех поэтов», влиянием поэтики акмеизма отмечены его сборники «Лето» и «Золотое веретено» (оба 1921). Занимался переводами для издательства «Всемирная литература». Рождественский в наибольшей степени разрабатывал «экзотическую» линию акмеизма, восходящую к Гумилёву: его стихи начала 1920-х гг. в изобилии населены путешественниками, пиратами, корсарами, санкюлотами и т. п. В то же время Рождественскому, по мнению критиков, хорошо удавалась и пейзажная лирика, воспевающая (совсем не в акмеистическом духе) мирные радости сельской жизни и безмятежной любви.

Один из немногих младших акмеистов, продолжавший активно печататься в последующие годы: опубликовал около десятка стихотворных сборников (в основном в жанре интимной, городской и пейзажной лирики) и двухтомник избранного (1974). Его стихи, в целом сохранившие неплохую технику, демонстрируют постепенный переход от модернистской поэтики к традиционной, с небольшой долей «разрешённой» историко-географической романтики.

Пережив акмеистский пери­од, Рождественский стал поэтом-конформистом, однако не пропагандистом. Обращение к теме строительства социализма в период первых пяти­леток и в послевоенные годы (главным образом, в Ленин­граде) дополняется в его творчестве лириче­скими литературными портретами поэтов (А. Пушкин, А. Фет, Байрон, Д. Кедрин и др.) и компози­торов (Шопен, Чайковский). Для стихов Рождественского характерно классическое построение, под­час они повествовательны (в том числе — истори­ческие темы); нередко они носят описатель­ный характер — вплоть до чистой «природ­ной лирики». Они легко читаются и не таят в себе никаких неожиданностей.[1]

Рождественский является также автором ряда оперных либретто, песен, стихотворных переводов и двух книг мемуаров, «Страницы жизни» (1962) и «Шкатулка памяти» (1972). Был членом редколлегии журналов «Звезда» и «Нева».

Участник Великой Отечественной войны (военный корреспондент).

Награждён орденами Трудового Красного Знамени и Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги»[2]

Старшая сестра поэта — Ольга Александровна Рождественская (Федотова) (1885—1978).

Всеволод Рождественский умер 31 августа 1977 года в Ленинграде. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища

Джилкибаев Берик  Магисович
(р. 22/x – 1933 г., г. Алма-Ата)

После окончания Ленинградского университета с 1957 г. по 1994г. работал на филологическом факультете КазГУ. Читал лекции по современному русскому языку, по истории русского языка, спецкурсы по теоретической стилистике на филологическом, историческом, юридическом факультетах,  а также на факультете журналистики (русское и казахское отделение).
Научные труды: кандидатская диссертация «Поэзия Николая Асеева» (1967г), докторская диссертация «Стилистическая система и авторский контекст» (1977г.).

Монографии: «Стилистическая функция слова (8п.л.); «Контекст поэзии раннего Асеева» (8 п.л.); «Внешние и внутренние черты авторского контекста (7 п.л.) и др.
Всего более 100 статей, опубликованных на страницах межвузовских научно-методических сборников. Переводил классиков казахской литературы  на русский язык. «Мой Ильяс»  — стихи и поэмы Ильяса Джансугурова (2004г.), «Пророк – поэмы Магжана Жумабаева в книге «Пророк» (изд.«Жибек Жолы»), «Айтыс Биржана и Сары» (2002г.), «Кобланды (изд. Искандер 2006г.) и другие. Отзывы и рецензии на научные работы Б.М. Джилкибаева опубликованы на страницах  «Казахстанской правды» («Слово под микроскопом 1965г. Смирны А.И.) в «Новом мире» (1983г. Дм. Молдавский) в журнале «Простор», «Тамыр» и др.

Публицистические статьи Б. Джилкибаева постоянно присутствуют на страницах газет и журналов Республики Казахстан – «Простор», «Тамыр», «Аманат», «Книголюб», «Новое поколение», «мегаполис», «Эпоха», «мысль», «Central Azia monitor» и др. Сейчас работает над завершением экспериментального философского произведения «Казахский эротический роман» (отдельные главы опубликованы в журнале «Простор» (2001 №1).

В разных уголках Казахстана есть памятники великому казахскому Поэту

Наиболее красивым памятником является комплекс в г. Талдыкорган работы Тулегена Досмагамбетова.

Сцена из поэмы И. Джансугурова "Кюйши"

Ежегодный музыкально-поэтический вечер памяти Ильяса прошел 25 февраля в 130 гимназии им. Жансугурова в Алматы.

В актовом зале гимназии собралась большая аудитория: учащиеся, учителя, гости – потомки Ильяса: Саят Ильясович с супругой Фаридой, супруга Булата Ильясовича – Карлыгаш с дочерьми Лейлой и Умиль, дочь Ильфы Ильясовны – Ажар,  а также сын сестры Фатимы Габитовой, Марзии, — Пулат Ильдаров. Был показан фильм об Ильясе Джансугурове.

Ребята проникновенно   читали стихи поэта на казахском и русском языках, ансамбли юных домбристов, певцов   и танцовщиц порадовали своими выступлениями. 

В конце вечера гости горячо поблагодарили ребят и руководство гимназии, лично Турдиеву Раису Молдагаровну за  теплую встречу.

Фотоотчет

Концерт, посвященный дню гибели поэта

Умиль Булатовна Габитова, Пулат Шарифович Ильдаров, Саят Ильясович Джансугуров с супругой Фаридой

Смагулова Ардак Рахимгалиевна, директор гимназии № 130

Пулат Шарифович Ильдаров, племянник Фатимы Габитовой, супруги Ильяса Джансугурова 

Раиса Малбагаровна  Турдиева, преподаватель гимназии, хранитель музея Ильяса Джансугурова и традиций в гимназии № 130

Умиль Булатовна Габитова, Смагулова Ардак Рахимгалиевна, Пулат Шарифович Ильдаров, Саят Ильясович Джансугуров с супругой Фаридой, Карлыгаш Махметовна Кантарбаева, вдова Булата Ильясовича Джансугурова, Раиса Малбагаровна  Турдиева, Ажар Санджаровна Джандосова, Лейла Булатовна Джансугурова. (о потомках в разделе "Потомки")

Фатима Габитова

НЕРАСКРЫТАЯ ТАЙНА ПОЭТА

Когда перелистываешь личный архив такого многогранно талантливого человека, как Ильяс, который вознес мечтательную птицу своего творчества в необозримые высоты, проявил редкое дарование во всех жанрах литературы и, подобно водной стихии гор, бурно изливал свою поэзию, не остается никаких сомнений, что еще одна из сфер его многопланового творчества – это музыкальная композиция.

В сохранившемся наследии поэта среди множества произведений, еще не издававшихся и не известных публике, довольно много стихов, написанных явно под музыку. Одно из множества подобных стихотворений сохранилось в 27-й тетради, где записан план поэмы «Брызги пены». Скупой лексикой и ритмическим строем стиха поэт воскрешает в воображении нарастающий поток музыки:
 

Стони, стони,

Мой кюй!

Стони

И горько плачь!

Поплачь, поплачь,

Мой кюй!

Рыдай

И громко плачь!

Рыдай, рыдай,

Мой кюй!

Стони!

Рыдай!

И плачь!

Вей, ветер, вей!

Крепчай!

Дуй!

Селем заливай!

Дуй, ветер!

Раскачай

От сна народ!

Вставай!

Вставай, народ!

Вставай!

             Перевод Майры Жанузаковой

Среди публиковавшихся сочинений Ильяса также встречаются стихи, написанные под музыку. Например, в одноактной пьесе «Колхозный той» есть строки, которые представляют собой специально написанную песню с припевом для хора, о чем нынешние читатели вряд ли знают:

Мой пылкий неустанный труд

Насытит ласкою равнины –

Пусть всюду буйно зацветут

Посевами мои долины!

             Перевод Майры Жанузаковой

Припев для хора:

Сей, сей, колхоз, не уставай!

Пусть будет добрым урожай!

                             Перевод Майры Жанузаковой

В 1922 году во время демонстрации в Алма-Ате, посвященной празднику Октября, воспитанники детского дома имени Абая прошли по площади с довольно несуразной песней на устах. Ильяса тогда очень расстроили и содержание стихов, и сама мелодия, поэтому сразу после праздника он сел за стол, написал «Гимн молодежи», сочинил к нему музыку и лично разучил его с ребятами. На майскую демонстрацию 1923 года воспитанники детского дома вышли, распевая «Гимн молодежи» Ильяса.

Судя по рассказам Шакена Хусаинова, близкого родственника поэта, спутника его детских и юношеских лет, Ильяс, пока жил в родном ауле, еще в подростковом возрасте написал несколько песен. Одна из них сегодня считается «народной» – «Шилі өзен, қамыс-ай…» («О камыш чийной реки…»), правда, со временем в этих словах закрепилась ошибка. Дело в том, что недалеко от аула Ильяса есть местечко под названием Шилиозек (Чийная лощина). Свою песню он тоже назвал «Шилі өзек». (Река не может быть чийной.[1])

Я обращаюсь с просьбой ко всем, кто знает песни Ильяса, сообщить на страницах газеты, какие из них ныне превратились в «народные», а какие, возможно, в результате плагиата известны теперь под чьими-то другими именами.

Если кто-нибудь из деятелей музыкального искусства окажет поддержку и поможет переложить на ноты уже известные песни Ильяса, много их наберется или мало, все равно откроется еще одна, пока тайная грань дарования поэта. А если песни и мелодии, которые Ильяс с гордостью исполнял при жизни, запишут на пластинки, всем станет ясно, что он был еще и замечательным композитором, хотя и сочинял музыку лишь в необходимых ему случаях и не придавал особого внимания этой стороне своего творчества.

В нынешнем году исполняется уже двадцать семь лет, как Ильяса нет с нами. Двадцать из этих 27 лет прошли в полном безмолвии о жертвах 1937 года. Только начиная с 1956-го имена талантливых, благородных людей, погубленных жестоким временем, стали произноситься вслух, а критики и собратья по перу начали писать о них, знакомя народ, на долгие годы отчужденный от богатого творческого наследия, с его выдающимися сынами.

Рассказывая последующим поколениям о жизни ушедших, об их личностном облике, о характерах и поступках, любой автор должен осознавать свою огромную ответственность. Потому что потомки беспрекословно верят первоначально высказанным суждениям, в особенности, если не видели, не знали их друзей и товарищей, не читали воспоминаний близких и родственников тех, кто ушел в суровые годы. Поэтому высказывать мнения, вводящие в заблуждение последующие поколения, – непростительная вина; мы не должны забывать о том, что это наносит непоправимый вред памяти тех, чью жизнь мы описываем.

Один из коллег по перу Ильяса как-то написал: «У Ильяса был высокий голос», и в доказательство своих слов привел фразу, якобы оброненную Ильясом: «Мой голос – как самая тонкая струна на большой многострунной домбре».

Ильяс, которого я прекрасно знала, никогда и никому таких слов сказать не мог, поскольку у него не было причин на это. У Ильяса был бархатный баритон, гармонирующий со всем его внешним обликом. Разве может, согласно законам природы, крупный мужчина выше среднего роста, с могучими плечами и широкой костью обладать тонким голосом?!

Он частенько пел в кругу друзей. Один из тех, кто всегда с восхищением слушал его, – это Габит Мусрепов. Песни Ильяса, сложенные в те далекие дни, до сих пор точно, без всяких искажений исполняет Гали Орманов. Оба постоянно вспоминают приятный, красивый голос Ильяса, и оба называют его баритоном.

Перевод Майры Жанузаковой

[1] Чий – степное растение, разновидность ковыля.

Фатима Габитова

ГОРЬКИЙ И ИЛЬЯС

Когда в 1934 году в Москве состоялся I съезд писателей СССР, я присутствовала на нем вместе с Ильясом. После завершения съезда в двадцатых числах августа московские писатели устроили для делегатов банкет. На это праздничное событие пришел и Максим Горький. Тогда я впервые увидела его. Он болел, выглядел сильно исхудавшим. Стол перед ним был просто усыпан цветами. Я расценила это как знак всенародного уважения к великому пролетарскому писателю.

Чуть позже в ресторане гостиницы «Гранд-отель» писатели Казахстана дали прием для ленинградских и московских писателей. К сожалению, Горький из-за болезни прийти на него не смог. Но присутствовали другие именитые гости, например, Александр Фадеев и Леонид Соболев, привлекшие особое внимание наших земляков.

Вначале как председатель Союза писателей Казахстана выступил Ильяс, высказал пожелание гостям побывать в Казахстане, чтобы лучше узнать наш народ, и поднял за это тост. Затем ответное слово взял Соболев и пообещал, что они обязательно приедут в Казахстан и будут поддерживать с нами прочное творческое содружество. А следующий тост произнес Сакен, всегда легко и свободно говоривший в любой ситуации. Начал он с шутки:

– Писатели из других республик обычно описывают казахов как узкоглазых, с приплюснутыми носами и жидкими бороденками. Ну а теперь посмотрите-ка сами, вон сидит одна из казашек, – и он указал на меня, – как вам она – узкоглазая, с приплюснутым носом? Это жена одного из наших писателей, – добавил он. От смущения я стыдливо опустила глаза и уставилась под ноги. – Сам я – чистокровный казах, – продолжал тем временем Сакен, – ну и как – жидка моя бороденка?..

Тут все присутствовавшие в банкетном зале хором рассмеялись, с восхищением глядя в красивое лицо Сакена, которому так шли его густые черные усы.

Начав тост с этой шутки, Сакен многозначительно завершил:

– Да, друзья, пока сами не побываете в гуще нашего народа, вам трудно будет понять суть и характер казахов.

Со всех сторон послышались одобрительные голоса:

– Хорошо сказал…

– Прекрасный тост!..

Ленинградские писатели сдержали свое слово. Позднее они большой группой приехали в Казахстан, а затем перевели на русский язык множество замечательных произведений молодой казахской литературы. А организаторами этого благородного дела выступили Ильяс и Габбас Тогжанов.

В конце августа того же 1934 года Максим Горький пригласил к себе на дачу писателей из союзных республик. Вместе с Ильясом я тоже побывала там.

Дача располагалась в густом сосновом бору. С одной стороны дома была открытая площадка, где нас встретили люди из обслуживающего персонала и проводили в приемную на первом этаже.

Алексей Максимович встал со своего места и, оказывая внимание, поздоровался с каждым гостем за руку. А с Ильясом они поприветствовали друг друга как давние знакомые.

Приехавший вместе с нами татарский писатель Кави Нажми разговорился с Горьким о каких-то письмах, обретя полное взаимопонимание. Их беседа слегка затянулась, и я наблюдала за ней даже с некоторой ревностью.

Пока находились в приемной, особое внимание Горький уделил большей частью тем писателям, с которыми был плохо знаком, подробно расспрашивая их о том, что они пишут, какие строят творческие планы. В этом явно ощущалась его роль литературного наставника.

Поскольку сама эта встреча оказалась событием историческим, расскажу немного и о накрытом для гостей столе. Перед каждым гостевым местом полукругом были расставлены свежие цветы. В полукружье цветов находилась большая тарелка, на которой стояла тарелка поменьше – порционная. Официанты с разнообразными угощениями на подносах подходили к гостям сзади. На этих подносах было красиво уложено на блюдах мясо всевозможной птицы: фазанье, гусятина, индюшатина, перепелиное, утиное. В каждое блюдо для украшения было воткнуто крыло в оперении – той птицы, чье мясо подавалось. Оно же служило своеобразным опознавательным знаком: глядя на него, гость мог выбрать угощение по своему вкусу. Обслуживание было почтительным и безукоризненным.

После обеда все вышли во двор и прогулялись по большому дачному парку. Листья на деревьях уже начали желтеть – настоящая золотая осень в прекрасном русском лесу.

Во время прогулки я оказалась в группе писателей из Ленинграда. Поскольку Сакен представил меня тоже как писателя, они стали расспрашивать о написанных мною произведениях и выразили готовность их перевести. Я же в смущении перевела разговор на народное творчество. В ту пору я работала редактором в отделе фольклора и книг для детей издательства художественной литературы. Стесняясь того, что на самом деле никаких писательских трудов у меня не было, я ловко повернула беседу в сторону хорошо знакомой мне темы.

С прогулки мы вернулись раньше других и расположились на одной из стоящих во дворе легких скамеек. Фадеев увлекся начатым разговором и стал сравнивать фольклор разных народов.

Через некоторое время показались возвращавшиеся из парка Горький и Ильяс. Они о чем-то оживленно беседовали, а за ними следовали еще два-три писателя. Эту картину присутствовавшие во время встречи операторы сняли на кинопленку.

Подойдя к нам, Алексей Максимович с Ильясом устроились на соседней скамье. Их разговор был четко слышен.

– А в каком состоянии ваш роман о челюскинцах? – поинтересовался Горький.

– Все еще пишу, пока не завершил, – ответил Ильяс.

Прикусив ус, Горький некоторое время сидел молча. А потом, повернувшись к Ильясу всем корпусом и глядя ему в глаза, сказал:

– Люди пока еще в недостаточной степени знакомы с казахами. Я думаю, правильнее было бы, если б вы в первую очередь познакомили их со своим народом.

Эти слова прозвучали как особое задание учителя, как наказ великого писателя Ильясу. Так он их и воспринял.

По возвращении в Алма-Ату Ильяс засучив рукава, решительно и бесповоротно приступил к воспеванию жизни родного народа, которую он хорошо знал. А льды и океаны, занимавшие его прежде, остались в стороне. Одна за другой из-под его пера, бурно изливаясь, рождались его знаменитые поэмы, пьесы и другие сочинения, среди которых «Кулагер», «Исатай – Махамбет», «Брызги пены» и многие другие.

Перевод Майры Жанузаковой

История архива Ильяса

И.И. Джандосова-Джансугурова

О музее И. Джансугурова

В 2009 году я спустя много лет побывала в музее Ильяса Джансугурова, моего отца. Было воскресенье. Музей был закрыт. Охранник открыл дверь после долгого стука. Зашли в музей я и Раиса Уразалиевна Джандсова. Прошлись по музею. Поразило в первую очередь обилие нуротановских флагов, портретов вожаков республиканского масштаба. И надписи – сплошь на казахском языке. Я возмутилась: «Это что? Партийный музей, что ли? Нигде в мире нет такого. Эрмитаж, Лувр, Третьяковская галерея или любой музей – когда такм была партия какая-нибудь? И почему, если в музей приходят люди разных национальностей и из разных стран, почему не могут подписи под экспонатами сделать еще и на русском языке и на английском? Это ведь языки мирового значения!»

В этот приезд я не обнаружила портрета Ильяса, написанного художником Николаевм Гаевым, не нашла вазу с портретом Санджара Джандосова, книгу о Санджаре Джандосове, стихов Ю.А.Бурковской – правнучки Ильяса Джансугурова, своих фотографий и картины.

Халат, представленный в экспозиции, патефон, пишущая машинка, часы, чайник, тарелка, ложка – не Ильяса.

Где книги Серика Жанабыла об Ильясе, а также нет стенда о Серике, а ведь он земляк Ильяса, он к 100-летию осуществлял постановку на праздновании. Куда делся сундук Ильяса?

Где Исатай-Махамбет?

Нет ничего о Болатхане ташенове, племяннике Ильяса

Жан қайығын жарға ұрдым  ө деген кітап жоқ